Пятьдесят тысяч человек… Они живут сегодня в разных странах, работают, создают семьи, рожают детей. Их всех могло не быть, если бы их предков не спас от смерти принявший православие японец, потомок самураев, оказавшийся в центре самых страшных событий в истории XX века.
Первого сентября 1940 года на железнодорожном вокзале Каунаса объявили: «Внимание! Поезд до Берлина отправляется через три минуты! Просим провожающих покинуть вагоны и отойти от края платформы!» Но провожающие почему-то не слушались. Их было необычайно много, и все они толпились у одного вагона, толкались, шумели, тянули руки к приоткрытому окну... Там, за окном, что-то торопливо писал аккуратно одетый человек. Заполнив иероглифами очередной лист, он вынимал из коробочки печать, быстро прижимал ее к бумаге, передавал готовый документ через окно, и чья-нибудь рука немедленно подхватывала его. Еще виза... И еще... Под конец он просунул в окошко консульскую печать и уже на ходу бросил ее одному из бежавших по платформе людей.
Поезд набирал скорость. Люди на перроне плакали, прижимали к груди листы с иероглифами и кричали вслед: «Банзаай Ниппон!» — «Да здравствует Япония!» Но человек их уже не слышал. Он ехал в Берлин и не знал, что с этими людьми будет дальше — примут ли у них визы, которые он им выписал, смогут ли они уехать из Литвы... За несколько десятилетий после войны его не нашел ни один из тысяч тех, ради кого он, Тиунэ Сугихара, сломал себе жизнь.
Тогда, в 1940-м, он не мог иначе. Он объяснял: «Если я повернусь спиной к тем, кто нуждается в моей помощи, я предам свои убеждения как христианин». Но — как? Японец, среди предков которого были самураи, и вдруг — христианин? И каким образом он очутился в Литве? Наконец, почему жизни стольких людей зависели от одной его подписи?
В семье врача Ёсимидзу Сугихара и его жены Яцу из рода самураев было шестеро детей. Второй сын Тиунэ родился 1 января 1900 года. Учился прилежно, школы — и начальную, и среднюю — окончил с отличием. Отец им гордился, надеялся, что тот продолжит врачебную династию, и отправил поступать в медицинский колледж.
В аудитории было тихо. Абитуриенты дописывали свои работы. Аккуратный, миловидный молодой человек отсидел за партой, — молча, с прямой спиной — всё положенное на ответ время, после чего поднялся и протянул экзаменаторам лист. Экзаменаторы переглянулись: на странице было пусто! Лишь внизу значилась подпись: Сугихара.
Тиунэ не желал быть врачом и поэтому экзамен провалил. Он хотел изучать языки и европейскую культуру и поступил в институт Васада на отделение английской литературы.
Отец был в ярости и отказался оплачивать учебу. Отныне юноша мог рассчитывать только не себя. Днем учился, вечером работал, но выдержал в таком ритме всего полтора года. Платить стало нечем. И тут счастливый случай: Япония, имевшая виды на советский Дальний Восток, нуждалась в молодых амбициозных дипломатах со знанием русского языка. Министерство иностранных дел открыло в китайском Харбине Русско-японский лицей и не только не требовало плату за обучение, но даже обещало стипендию! Сугихара легко прошел отборочный экзамен и уехал в Харбин.
В двадцатые годы ХХ века Харбин представлял собой настоящий Вавилон. Построенный русскими на китайской территории, он оставался типичным русским провинциальным городом в течение еще 25 лет после революции. В Харбине было 26 православных церквей, из них 22 настоящих храма, целая сеть средне-учебных школ и 6 высших учебных заведений. Милостью Божией Харбин на четверть века продолжил нормальную дореволюционную русскую жизнь».
Немалая часть эмигрантов первой волны уехала из советской России именно в Китай. В харбинском лицее Тиунэ учил немецкий, совершенствовал английский, но особенно старательно занимался русским. Новые друзья дали ему почитать Евангелие. Он, потрясенный, решил креститься и избрал девизом жизни заповедь «Возлюби ближнего своего как самого себя». А потом женился на дочери белого офицера Клавдии Аполлоновой. Через одиннадцать лет, в 1935 году, перед самым возвращением в Японию, супруги разведутся. Возможно, потому что у них не было детей. А может быть, жена просто не захотела ехать с мужем на его родину...
В Японию Сугихара вернулся высококлассным специалистом, но, прежде чем приступить к дипломатической работе, ему предстояло отслужить в армии. А после Тиунэ, уже с дипломатической миссией, вновь отправился в Харбин, где в свободное время занялся организацией детских домов для китайских детей, оставшихся без родителей после японского вторжения в Китай.
Карьера Сугихары стремительно шла вверх. Судьбоносными стали для него переговоры 1932 года между Японией и Советской Россией о покупке Китайско-Восточной железной дороги. Сугихара проявил себя на них жестким и принципиальным дипломатом, и представители Советского Союза взяли на заметку «неудобного» переговорщика. А Япония на этой сделке выиграла больше миллиона долларов — по тогдашнему курсу огромные деньги! Но в 1935 году Сугихара подал в отставку, так он выразил протест против зверств японских солдат по отношению к мирному китайскому населению.
Тиунэ вернулся в Японию, женился второй раз, и снова на православной, но в этот раз на японке Юкико Кикути (в крещении Марии). Она была младше мужа на 14 лет. Этот брак оказался на редкость удачным: Юкико родила Тиунэ четверых детей, была его единомышленницей и верной помощницей до конца жизни. Она пережила Сугихару на много лет и сделала все, чтобы сохранить память о муже.
Но это — потом, а пока, в 1937 году, семья отправилась в Финляндию — в Советской России на неуступчивого японца, да ещё имеющего связи с белой эмиграцией, поглядывали косо и не рискнули пустить его к себе. Сугихара поработал два года переводчиком в японском посольстве в Хельсинки, а оттуда перевелся в литовский Каунас, в консульство. Предвоенная Литва, казалось, жила привычной мирной жизнью, но напряжение нарастало с каждым днем и в воздухе уже чувствовался запах пороха...
Сугихара прибыл в Литву в качестве вице-консула, гарантирующего соблюдение прав граждан своей страны, но кроме него самого и его семьи — жены, троих сыновей и сестры жены, — других японцев в Литве не было. А задачей Тиунэ было докладывать в МИД об обстановке в Европе, о действиях Советского Союза и Германии.
1 сентября 1939 года фашисты вторглись в соседнюю Польшу, и польские и немецкие евреи, понимая, что при новых порядках им не выжить, бежали от нацистов на северо-восток: осенью и зимой 1939 года около пятнадцати тысяч человек перешли — пешком! — польско-литовскую границу. Немало беженцев осело в Каунасе, там была своя диаспора— около 30000 евреев. От рассказов польских собратьев у местных шевелились волосы: голод, унижения, массовые расстрелы... В тихой, ухоженной и сытой Литве в такое невозможно было поверить. Но местные евреи понимали: при нацистах с ними будет то же самое.
А немцы между тем одну за другой захватывали европейские страны, война подступала всё ближе и всё меньше оставалось возможности переехать в более безопасное место. В конце концов ее не осталось вовсе: 15 июня 1940 года в Литву вошли советские войска, и евреи, оказавшиеся на ее на территории, превратились в заложников. Уехать подальше от опасности стало практически невозможно: по заключенному в 1940 году между СССР и Германией соглашению беженцев надлежало депортировать на родину. А там их ждала неминуемая смерть.
Еврейские беженцы просились в страны, не занятые фашистами, но посольства США, Франции и Великобритании в визах им отказали. В Каунасе они теоретически могли принять советское гражданство, но большинство опасались это делать. Трагически сложилась и судьба тех, кто в 1941 году не успел уехать и оказался на оккупированной фашистами территории: более 95 процентов еврейского населения Литвы — от 190 до 210 тысяч человек — было уничтожено. И всё же выход нашелся. К концу июня 1940 года евреи в Каунасе придумали план спасения: вспомнили о старых голландских колониях,— Кюрасао (близ Венесуэлы) и Суринам (на северо-востоке Южной Америки). Для въезда туда никаких виз не требовалось, генконсул Голландии в Каунасе пообещал разрешить въезд всем желающим. Но туда еще надо добраться: сначала проехать через весь СССР до Японии и уже оттуда направиться в колонии. А для этого требовались транзитные визы. Советский консул согласился их выдать, но с оговоркой: к заявлению должна быть приложена последующая транзитная виза для остановки в японских портах.
Так сложнейшая политическая и бюрократическая комбинация, от которой зависели жизни тысяч людей, замкнулась на Японии. Точнее — на скромном японском чиновнике, вице-консуле Тиунэ Сугихаре. Дождливым утром в конце июля к японскому консульству в Каунасе целыми семьями стали стекаться люди. Они приходили и вставали под окнами, постепенно заполняя площадь, больше им идти было некуда — японская дипломатическая служба оставалась их последней надеждой. Через много лет жена Сугихары вспоминала: «На площади у здания консульства стояли сотни людей — мужчин, женщин и детей. Я помню их глаза — уставшие и отчаянные. Женщины плакали. Маленькая девочка сидела в луже, измученная и испуганная...» Все они пришли за визами. Но вице-консул Тиунэ Сугихара понимал: выдать их невозможно.
Во-первых, он физически не мог выписать в короткий срок несколько тысяч документов: на оформление даже пары сотен виз у него ушло бы около месяца. Во-вторых, он вообще не мог начать принимать документы у беженцев без согласия начальства, а японское правительство на подобную авантюру точно не согласилось бы: вот-вот должен был быть подписан Тройственный пакт Германии, Италии и Японии о военно-политическом союзе. Поддержка массового бегства евреев была не в интересах Японии. Тем более в МИДе Японии прекрасно понимали: скорее всего, никто из беженцев до Кюрасао и Суринама не доберется, а осядут они в Японии.
Тиунэ был дисциплинированным и законопослушным, как все японцы. Самурай по крови, он признавал незыблемость иерархической структуры власти, служение которой было едва ли не главным его жизненным приоритетом. И тем не менее он не мог сразу сказать «нет»: он вышел к толпе и попросил три дня для принятия решения. И тут же позвонил в Японию. Как и предполагал, получил отказ. Попробовал второй раз — тоже. На третий запрос прислали телеграмму с категорическим запретом: «Виз не давать!» И все это время под окнами консульства ждали заветного решения те, для кого Сугихара был последней надеждой на жизнь. Обычный японец, разумеется, подчинился бы приказу с первого же раза. Ну, со второго. Семья, четверо детей, любимая работа, давно желанная должность... В случае неподчинения он всё это терял в одночасье. Мало того, потерять можно было и свободу, а не исключено — и саму жизнь. К тому же советские власти уже готовили указание всем иностранным дипломатам покинуть территорию Литовской Республики, так что Сугихара имел законное право спокойно собрать вещи и отбыть с семьей, куда укажет начальство.
Но Тиунэ был необычным японцем. Он был православным. Когда спустя сорок пять лет после тех событий его спросили: «Стоило ли так рисковать, спасая других?» — он процитировал древнюю самурайскую мудрость: «Даже охотник не станет убивать птицу, просящую у него защиты».
А тогда, в сороковом году, на исходе третьего дня он распорядился: «Открывайте двери. Мы начинаем прием документов». Триста виз в день — немыслимо! Он писал днём и ночью, по восемнадцать часов в сутки. Жена помогала. Пришел приказ всем зарубежным дипломатам оставить литовскую территорию. Консулы всех стран уехали, остались лишь голландский и японский. Причем японский вице-консул попросил разрешения задержаться в Каунасе еще на месяц «по личным делам».
Весь август с восьми утра супруги Сугихара писали, прерываясь лишь, чтобы перекусить и хоть немного поспать. Сначала писали на бланках, когда бланки закончились, — на половинках разрешения на въезд, которыми с ними поделился голландец, потом — на белых листах бумаги, потом — на серых... От нагрузки ломались авторучки. Все сроки вышли, здание консульства закрылось. Тогда Сугихара снял номер в гостинице и писал еще три дня, практически не вставая из-за стола. И уже сидя в поезде — писал.
Тиунэ Сугихара успел выписать 2139 транзитных виз. С учетом того, что многие документы были семейными, он собственноручно обеспечил транзитом около шести тысяч евреев. Но спасенных им людей было гораздо больше. Получив печать и образец визы, беженцы смогли уже сами, без консула, копировать и штамповать визы. И их были сотни! В белорусском городке Мир еще долго рассказывали, как однажды границу пересекли сразу пятьсот «Рабиновичей» — тех, что аккуратно перерисовали японские иероглифы, не понимая, что они означают. О дальнейшей судьбе своих подопечных Тиунэ ничего не знал. Не знал, как они добирались до Владивостока, а оттуда на паромах в Японию, как большинство из них переселилось потом в Шанхай, а кто-то добрался до Бирмы, до Австралии, до Америки и даже до Палестины. По улицам города Фудзисава шел невзрачный худощавый человек. Он стучался в дома и предлагал купить электрические лампочки. По слухам, он еще подрабатывал репетиторством и почасовыми переводами, но дела у него всё равно не ладились. Рассказывали, когда у него от рака умер сын, не было денег даже на похороны.
Разное судачили о скромном торговце, но никому из соседей и в голову не могло прийти, что еще несколько лет назад этот человек держал в руках судьбы тысяч людей, а до того представлял свое государство на переговорах самого высшего уровня. Это был Тиунэ Сугихара, выброшенный с дипломатической службы, списанный и забытый.
Тогда, в сороковом году, он уехал из Каунаса сначала в Прагу, потом — в Кёнигсберг, Берлин и, наконец, в Бухарест. Там после освобождения города от нацистов он с семьей оказался в специальном лагере для дипработников, а затем был интернирован в СССР и лишь через год получил разрешение на выезд в Японию. На родину Тиунэ вернулся весной 1947 года. После капитуляции Японией управляла американская администрация. Дипломатическую службу почти упразднили, в МИДе прошло серьезное сокращение штатов. Попал под него и Сугихара — припомнили его самоуправство в Литве. Он еще легко отделался— «всего лишь» уволили с волчьим билетом.
Так блестящий дипломат стал мелким торговцем. Мало того, чтобы «не привлекать внимание к своей прошлой деятельности в рядах японского МИД», Тиунэ Сугихара сменил имя и стал Симпо Сугиварой. Вот почему люди, которых он спас, их дети и польские военные историки многие годы не могли его найти. В 1960 году Тиунэ снова приехал в СССР — в представительство одной японской фирмы, торговавшей болоньевыми плащами, швейными машинками и нейлоном. Он до 1975 года проработал в Москве как Симпо Сугивара. И там, на улице, его случайно узнал Иехошуа Нишри, который ребенком выехал с семьей из Литвы по транзитной визе, выписанной Сугихарой. Через много лет Нишри, став сотрудником израильского посольства в Японии, был в числе тех, кто безрезультатно по всему миру разыскивал своего спасителя. И вот наконец нашел.
Уже через год после этой судьбоносной встречи Сугивара с семьей приехал в Израиль. Израильское правительство выразило бывшему дипломату благодарность за спасение своих граждан и даже выдало пожизненную израильскую визу. Но японец не остался в Израиле — вернулся на родину.
Соседи были в шоке, когда ему стали приходить сотни писем, телеграмм, приглашений в гости. И уж совсем растерялись, когда на его похороны в июле 1986 года прибыл сам израильский посол!
Уже после смерти мужа Юкико ездила в Израиль. «Ко мне подошел мальчик лет пяти или шести. Он сказал, что его не было бы на свете, если бы не мой муж, спасший от смерти его деда», — рассказывала она.
В его биографии и сегодня очень много белых пятен. Документы спецслужб — и советских, и японских — засекречены. В 1985 году Израиль присвоил Сугихара звание Праведника народов мира — как Ирене Сандлер, Оскару Шиндлеру, Раулю Валленбергу. На церемонии награждения бывший вице-консул не присутствовал — был уже слишком слаб, награду получали его жена и сын. Тиунэ Сугихара удостоен государственных наград Литвы и Польши. Ему установлены памятники в США, Литве, в японском университете Васада. О нем сняты документальные и художественные фильмы, в том числе фильм «Персона нон грата». А на доме, где он работал в Москве в шестидесятые годы ХХ века, установлена мемориальная доска.
